ХУДЯКОВА
НИНА
ФЕДОРОВНА
НИНА
ФЕДОРОВНА
МАТЕРИАЛ ПОДГОТОВИЛА
МАРИНА СУРИНА
МАРИНА СУРИНА
Мы еще хорошо жили!
О военном и послевоенном детстве рассказывает Нина Федоровна Худякова (Сорвачева)
О военном и послевоенном детстве рассказывает Нина Федоровна Худякова (Сорвачева)
Даже если маленький человек растет в военное тяжелое время, у него сохраняются теплые воспоминания о самых беззаботных (хоть и не лишенных тягот) годах своей жизни. Публикуем рассказ березовчанки.
- Мы жили в городе Касимове Рязанской области, на Оке. Папа, Федор Дмитриевич Сорвачев, 1905 года рождения, был коммунист, но разрешил детей крестить, мы все крещеные были. Мама меня еще молитве «Отче наш» научила.
В 37-м папу посадили. Была фотка – стол большой, сидят мужики, папа в косоворотке и пиджаке стоит и что-то говорит. Его посадили, а нам мама потом говорила:
– Никому не говорите, что отец в тюрьме сидел!
Посадили по статье без расстрела, потом выпустили.
Когда началась война, мне было 3 года 7 месяцев. Отец ушел на фронт. Помню его в военной форме, как он брал меня на руки. Осталось нас четверо детей: брат Геннадий 1930 года (11 лет), сестра Галина 1932 года (9 лет), я и младший брат Виктор 1939года,
(2 года).
Жили в отдельном домике с мамой Марией Васильевной Сорвачевой 1905 года рождения. Ока делила город на две части – сам город и новостройки. Мы в новостройках жили. Мама работала в кочегарке ночами, и когда приходила, ложилась отдыхать. Варила и стирала сестра. А мама нам, маленьким, на часы клеила бумажки. Когда стрелки к ним подходили, мы ее будили, и она опять шла на работу.
Помню, что затемняли окна, и если с улицы видели просвет, стучали, чтоб закрыли все плотно. Были светильники-масленки, в них было что-то налито, поперек стояла железка, а в ней пропущена нитка – фитилек. Это было вместо электричества. А по небу все время шарили прожектора, были воздушные тревоги.
Мама делала нам узелки с едой, ставила их у порога рядом с обувью. Если тревога, надо было быстро одеться, взять узелок и бежать в бомбоубежище. Мы один раз сбегали в этот блиндаж, нам не понравилось – кто ревет, кто воет… Старший брат был ушлый, мы ему подчинялись. Он решил, что мы не будем туда ходить, и не стали ходить. Мама об этом не знала.
Еще нас предупредили ночью никому не открывать – по ночам ходили мародеры и дезертиры. Под дверями мяукали, как кошки, чтобы дверь открыли.
***
У нас был детский сад, я ходила туда вместе с младшим братом. Садик был на первом этаже многоэтажки недалеко от нашего дома. Правда, я убегала оттуда и из угла не выходила. Брат очень плохо ходил, все на мне ездил. Я его приведу в садик, уговорю:
– Там тебе кашки дадут!
Дверь ему открою, втолкну его, а сама уйду. Я убегала на пригорок, оттуда садик было видно. Когда детей забирали, я шла домой. Не знаю, как без еды весь день была, и как меня не искали старшие, тоже не знаю.
А если была в садике, зимой, то не выходила из угла. Воспитательница меня не любила, все время наказывала. Ей нажалуются:
– Нинка язык показывает! – она меня в угол. Возле окна стоял фикус, а угол за этим фикусом был моим местом. Меня туда лицом к стенке ставили, а я поворачивалась и рожи корчила. Дети воспитательнице жаловались, я обратно отворачивалась. Я своенравная была, но не обижалась на воспитательницу.
А однажды я за дверь в спальне спряталась. Слышу, мама пришла, ей говорят:
– Нина опять убежала.
Она говорит:
– Ну, ничего, придет.
И ушла с братом. Я ночью в спальне испугалась, завыла, сторож меня нашел и домой отправил.
Помню столы, скатертями накрытые. Помню суп. Он вкусный был, мы все съедали. Он был прозрачный, не густой.
Мы одевались в казенное. Зимой платья были фланелевые с длинным рукавом, а летом розовые, легкие, с коротким рукавчиком. Их стирали в хлорке, они все в белесых разводах были.
Нас стригли наголо. Но мама дала слово, что никаких бекасов (вшей) не заведется, и меня не стригли.
На дальние прогулки меня не брали, а если брали, я Виктора тащила. У него ножки слабые были, мы отставали. Однажды я его на пенек посадила и оставила. Сказала, что заберем его, когда обратно пойдем, и догнала всех. Меня отругали, заставили идти обратно, за ним. Так что я оставалась в садике, а нянечка тетя Настя меня выпускала на улицу, и я гуляла. Когда они возвращались, она меня обратно звала, и я садилась в группе – милая, спокойная…
***
У нас была коза. Она как собака за нами ходила – мы в лес, и она с нами, на речку – тоже с нами. Красивая такая была.
Детство прошло на Оке, со старшим братом. Он озорной был, но меня любил, таскал везде за собой. Рыбу с ним ловили, купались, кувыркались, плавали, бегали по плотам, в прятки на плотах играли, в догонялки, ныряли под эти плоты – раздолье было. В лес ходили чеснок собирать. Искали, где картошка выросла, выкапывали, и домой несли. Мама картошку чистила тоненько, шкурки хорошо промывала и поджаривала. На зиму хотела оставить, но мы их все съели – печёнки, вкусно!
Надо сказать, мы неплохо жили по сравнению с другими. Недалеко от города, в 12 километрах, в деревне жили бабушка и дед, держали хозяйство и нам помогали продуктами. Дед бравый был. Бабка работала в колхозе, а дед в сельхозе. Дом был богатый, самый лучший в деревне, он и сейчас стоит. Мы за счет них не голодали, они не жадничали, все время нам продукты давали. Спасибо бабушке и деду.
***
А когда мне лет пять-шесть было, на лето меня отправляли к бабушке. У нее была корова, куры. Дом большой, единственный в деревне под железной крышей, остальные крыши были соломенные. Дед был краснодеревщик, и в доме все сам сделал – столы, шкафы, диваны, кровати. Все из сухого дерева, полы звенели и эхо отдавалось.
Печь была, а за ней иконы огромные, в рамах. И чистота небывалая в доме. И на кухне тоже иконы были. А я икон боялась почему-то, и грозы боялась. Когда бабка на работу уходила, я закрывалась – и выход на улицу, и выход в огород. Вылезала в окно и сидела перед домом. Боялась одна.
Кур было много, я яйца собирала. И корова хорошо доила. Сестра каждую неделю приезжала, мы наводили порядок, полы мыли, баню топили. Сестра увозила нам в город продукты: овощи, молоко-обрат, яйца.
Бабушка меня держала в ежовых рукавицах. Я была белобрысая, она меня звала Рыжонка. Говорила мне:
– Была бы ты хорошая девочка, пол бы вымела!
Я беру веник, подметаю.
– Была бы хорошая девочка, огород бы полила!
Я поливать любила. У них было два колодца, один в саду. А сад какой был! Дед банки повесил везде, чтоб слышно было, если залезут, но все равно ребята яблоки воровали. А я ими торговала.
Как-то я набрала много яиц, взяла и выпила их. Потом мне так дурно было… Я на печку залезла, в щелочку на иконы смотрю и говорю:
– Боженька, ты зачем меня заставил выпить их!
Еще как-то масла попила подсолнечного – опять бежала на печку, прощения у бога просить.
***
Однажды, когда я сидела одна, дезертир пришел – молодой парень, без фуражки. Говорит:
– Девочка, дай что-нибудь поесть.
Я думаю – жалко мне, что ли. Я сидела во дворе, дальше погреб, кусты и баня. Он в кустах был. Я ему отдала блины, которые мне бабка на целый день напекла, у деда украла махорку и газетку, и ему все отдала. И еще фуражку сперла. А он мне отдал такую желтую книжку «Еврейские народные песни». На одной стороне листочков были стихи, а другая была чистая. Я потом рисовала на этих листочках. Хорошо помню эту книжку. Я его покормила, и он ушел.
Еще один дезертир приходил, страшный. Зашел в сенки, мы с сестрой испугались, начали кричать. Он ушел в огород и все помидоры и огурцы, которые на семена бабка оставляла, оборвал, и все поломал. Хотел в окно залезть со стороны сада, мы обе за ухваты схватились, он не полез. Потом соседка приходила, спрашивала, был ли у нас дезертир. Сказала, что он у нее все забрал, что съестного было – соль, картошку. Тогда было страшно, и убежать некуда. Хорошо, я с сестрой была.
***
Бабушка водила меня на какой-то источник, там родник бил. Вода была чистая и холодная. Вокруг ельник, и кувшинки плавают. Сейчас там все заросло, нет родника.
Бабку с дедом в деревне звали Бурчки. Я убегала на пруд купаться. Мне говорят:
– Нинка, Бурчиха твоя идет!
Я скорее одеваюсь, и задами домой. А она по улице идет и прут хороший у нее в руках. Но она меня не била, грозилась только.
Я в деревне часто жила, сторожем работала. Шесть лет мне было, а справлялась. Поросенок был, я его кормила. Встану на скамейку, ведро подниму, а он его головой пихает. Я вылью, куда попадет, он орет на всю деревню. Бабка придет:
– Нинка, кормила скотину?
– Кормила, – говорю. А куда вылила, сама не знаю, попала в корыто или нет.
С молока сметану снимали, и я взбивала масло. Очень это не любила. Все заглядывала, когда же эти крупинки появятся. А потом сразу большой ком. А вкусное-то какое! Вот так пахтала я масло в шесть лет.
А еще бабка заставляла меня пить молоко, говорила, что оно полезное. Голову мне мыла чем-то на хлебе настоянным, чтобы волосы росли. Щелок делали для стирки, вместо утюга каток с вальком были. Бабка и мама чистюли были. Бабушка сшила мне платье, голубое в цветочек, с длинным рукавом, нарядное такое.
Во дворе была каменная кладовка, там муку держали и другие продукты. Одежду туда убирали, оставляли в доме только по сезону. Двери были железные, окна тоже изнутри железом закрывались. Однажды дед такой злой был – вскрыли кладовку, ключи, наверное, подобрали. У деда был сундук, его откроешь, а внутри он весь в царских картинках, все обклеено. У него там деньги были, их украли. Он на бабку, бабка меня одела и отправила домой. А мне по лесу пять километров пробежать надо, а время ночь. В три часа утра домой пришла. Это она меня так от деда спрятала. Он поколачивал ее. Потом уже выяснили, что сзади подкоп был сделан.
***
Мы с сестрой в деревню пешком ходили. Бабушка нам на тачку нагрузит всего, мы увезем. Бабушка сестру любила, она вежливая была до чертиков, ласковая.
Из Москвы приезжали родственники, привозили соль хорошую и конфеты. Бабушка хорошо стряпала, ели мы уже на закате, ужинали. Самовар поставит, на скорую руку крендельки какие-то на молоке сделает, селедку с картошкой сделает, а селедку тоже в молоке вымачивала. Это было очень вкусно. По конфетке нам с сестрой даст. Дед говорит:
– Возьмите еще!
Сестра:
– Не надо, спасибо!
Бабка очень суровая была, как посмотрит – и эту отдашь.
Хорошие были дед и бабка.
***
Отец воевал на Ленинградском направлении, был тяжело ранен, ему убрали часть селезенки. Его комиссовали, но оставили в армии мастером-клепальщиком, понтоны для переправ они делали. Вернулся в ноябре 1945.
Я помню хорошо, он был в сапогах, в шинели, у него был вещмешок тощенький. Мама чистила картошку, а я его первая в окно увидела. Он нам с войны привез горсточку семечек. Мама всем разделила, и мы сидели, считали по штучке, у кого больше. А еще он привез с войны тетрадку, заполненную его почерком с маленькими цветочками в уголке каждого листа. Что в ней было – не знаю, но хорошо ее помню.
В первый класс я пошла в 1945 году, с 4 класса ходила еще в спортшколу. Портфель у меня был, не холщевая сумка, и тетради были. Учительница жила за рекой, мы ее встречали и дрались, кому сумку с тетрадями нести.
Четыре класса я закончила там, в новостройках. А потом уже перешла в город, на другую сторону Оки. Когда разлив реки был, мама нам в городе снимала квартиру, мы там жили и учились. Переправа была – мосты понтонные, их разводили и убирали.
Пятый класс я в деревне училась, бабушка болела, и я у нее жила. У меня была форма, и меня в деревне прозвали «стандартка московская». У остальных формы не было.
Когда я в шестом училась, мама сняла квартиру у семьи, они все страшные-страшные были, их мартышками звали. У них много старинных книг было – больших, с картинками. Мы с сестрой их повыдирали. А потом эти книги взял мужик переиздать, да так и не вернул. Хозяин говорил:
– Откуда пришло, туда ушло.
Он это все с войны привез. Огромная картина у него была – орел несет ребенка. И всякие наряды, мы их примеряли. Длинные, красивые платья. Потом оказалось, что это ночнушки.
После войны папа мастером в речном училище работал, и там же, в училище, на третьем этаже мы жили.
***
Это я в первый класс пошла, около учительницы я, пятно у меня на лице, платье цветное. Антонина Федоровна, моя учительница. Я любимицей у нее была и Люська Серова. Это 45-й год, я пошла в школу в 8 лет. На фото с краю – Люся, с другой стороны от учительницы. Мы с ней сели на первую парту. Мама меня привела, я сказала, что хочу сидеть тут – и села третьей. Учительница ту девочку уговорила пересесть, а я осталась сидеть с Люськой.
- Мы жили в городе Касимове Рязанской области, на Оке. Папа, Федор Дмитриевич Сорвачев, 1905 года рождения, был коммунист, но разрешил детей крестить, мы все крещеные были. Мама меня еще молитве «Отче наш» научила.
В 37-м папу посадили. Была фотка – стол большой, сидят мужики, папа в косоворотке и пиджаке стоит и что-то говорит. Его посадили, а нам мама потом говорила:
– Никому не говорите, что отец в тюрьме сидел!
Посадили по статье без расстрела, потом выпустили.
Когда началась война, мне было 3 года 7 месяцев. Отец ушел на фронт. Помню его в военной форме, как он брал меня на руки. Осталось нас четверо детей: брат Геннадий 1930 года (11 лет), сестра Галина 1932 года (9 лет), я и младший брат Виктор 1939года,
(2 года).
Жили в отдельном домике с мамой Марией Васильевной Сорвачевой 1905 года рождения. Ока делила город на две части – сам город и новостройки. Мы в новостройках жили. Мама работала в кочегарке ночами, и когда приходила, ложилась отдыхать. Варила и стирала сестра. А мама нам, маленьким, на часы клеила бумажки. Когда стрелки к ним подходили, мы ее будили, и она опять шла на работу.
Помню, что затемняли окна, и если с улицы видели просвет, стучали, чтоб закрыли все плотно. Были светильники-масленки, в них было что-то налито, поперек стояла железка, а в ней пропущена нитка – фитилек. Это было вместо электричества. А по небу все время шарили прожектора, были воздушные тревоги.
Мама делала нам узелки с едой, ставила их у порога рядом с обувью. Если тревога, надо было быстро одеться, взять узелок и бежать в бомбоубежище. Мы один раз сбегали в этот блиндаж, нам не понравилось – кто ревет, кто воет… Старший брат был ушлый, мы ему подчинялись. Он решил, что мы не будем туда ходить, и не стали ходить. Мама об этом не знала.
Еще нас предупредили ночью никому не открывать – по ночам ходили мародеры и дезертиры. Под дверями мяукали, как кошки, чтобы дверь открыли.
***
У нас был детский сад, я ходила туда вместе с младшим братом. Садик был на первом этаже многоэтажки недалеко от нашего дома. Правда, я убегала оттуда и из угла не выходила. Брат очень плохо ходил, все на мне ездил. Я его приведу в садик, уговорю:
– Там тебе кашки дадут!
Дверь ему открою, втолкну его, а сама уйду. Я убегала на пригорок, оттуда садик было видно. Когда детей забирали, я шла домой. Не знаю, как без еды весь день была, и как меня не искали старшие, тоже не знаю.
А если была в садике, зимой, то не выходила из угла. Воспитательница меня не любила, все время наказывала. Ей нажалуются:
– Нинка язык показывает! – она меня в угол. Возле окна стоял фикус, а угол за этим фикусом был моим местом. Меня туда лицом к стенке ставили, а я поворачивалась и рожи корчила. Дети воспитательнице жаловались, я обратно отворачивалась. Я своенравная была, но не обижалась на воспитательницу.
А однажды я за дверь в спальне спряталась. Слышу, мама пришла, ей говорят:
– Нина опять убежала.
Она говорит:
– Ну, ничего, придет.
И ушла с братом. Я ночью в спальне испугалась, завыла, сторож меня нашел и домой отправил.
Помню столы, скатертями накрытые. Помню суп. Он вкусный был, мы все съедали. Он был прозрачный, не густой.
Мы одевались в казенное. Зимой платья были фланелевые с длинным рукавом, а летом розовые, легкие, с коротким рукавчиком. Их стирали в хлорке, они все в белесых разводах были.
Нас стригли наголо. Но мама дала слово, что никаких бекасов (вшей) не заведется, и меня не стригли.
На дальние прогулки меня не брали, а если брали, я Виктора тащила. У него ножки слабые были, мы отставали. Однажды я его на пенек посадила и оставила. Сказала, что заберем его, когда обратно пойдем, и догнала всех. Меня отругали, заставили идти обратно, за ним. Так что я оставалась в садике, а нянечка тетя Настя меня выпускала на улицу, и я гуляла. Когда они возвращались, она меня обратно звала, и я садилась в группе – милая, спокойная…
***
У нас была коза. Она как собака за нами ходила – мы в лес, и она с нами, на речку – тоже с нами. Красивая такая была.
Детство прошло на Оке, со старшим братом. Он озорной был, но меня любил, таскал везде за собой. Рыбу с ним ловили, купались, кувыркались, плавали, бегали по плотам, в прятки на плотах играли, в догонялки, ныряли под эти плоты – раздолье было. В лес ходили чеснок собирать. Искали, где картошка выросла, выкапывали, и домой несли. Мама картошку чистила тоненько, шкурки хорошо промывала и поджаривала. На зиму хотела оставить, но мы их все съели – печёнки, вкусно!
Надо сказать, мы неплохо жили по сравнению с другими. Недалеко от города, в 12 километрах, в деревне жили бабушка и дед, держали хозяйство и нам помогали продуктами. Дед бравый был. Бабка работала в колхозе, а дед в сельхозе. Дом был богатый, самый лучший в деревне, он и сейчас стоит. Мы за счет них не голодали, они не жадничали, все время нам продукты давали. Спасибо бабушке и деду.
***
А когда мне лет пять-шесть было, на лето меня отправляли к бабушке. У нее была корова, куры. Дом большой, единственный в деревне под железной крышей, остальные крыши были соломенные. Дед был краснодеревщик, и в доме все сам сделал – столы, шкафы, диваны, кровати. Все из сухого дерева, полы звенели и эхо отдавалось.
Печь была, а за ней иконы огромные, в рамах. И чистота небывалая в доме. И на кухне тоже иконы были. А я икон боялась почему-то, и грозы боялась. Когда бабка на работу уходила, я закрывалась – и выход на улицу, и выход в огород. Вылезала в окно и сидела перед домом. Боялась одна.
Кур было много, я яйца собирала. И корова хорошо доила. Сестра каждую неделю приезжала, мы наводили порядок, полы мыли, баню топили. Сестра увозила нам в город продукты: овощи, молоко-обрат, яйца.
Бабушка меня держала в ежовых рукавицах. Я была белобрысая, она меня звала Рыжонка. Говорила мне:
– Была бы ты хорошая девочка, пол бы вымела!
Я беру веник, подметаю.
– Была бы хорошая девочка, огород бы полила!
Я поливать любила. У них было два колодца, один в саду. А сад какой был! Дед банки повесил везде, чтоб слышно было, если залезут, но все равно ребята яблоки воровали. А я ими торговала.
Как-то я набрала много яиц, взяла и выпила их. Потом мне так дурно было… Я на печку залезла, в щелочку на иконы смотрю и говорю:
– Боженька, ты зачем меня заставил выпить их!
Еще как-то масла попила подсолнечного – опять бежала на печку, прощения у бога просить.
***
Однажды, когда я сидела одна, дезертир пришел – молодой парень, без фуражки. Говорит:
– Девочка, дай что-нибудь поесть.
Я думаю – жалко мне, что ли. Я сидела во дворе, дальше погреб, кусты и баня. Он в кустах был. Я ему отдала блины, которые мне бабка на целый день напекла, у деда украла махорку и газетку, и ему все отдала. И еще фуражку сперла. А он мне отдал такую желтую книжку «Еврейские народные песни». На одной стороне листочков были стихи, а другая была чистая. Я потом рисовала на этих листочках. Хорошо помню эту книжку. Я его покормила, и он ушел.
Еще один дезертир приходил, страшный. Зашел в сенки, мы с сестрой испугались, начали кричать. Он ушел в огород и все помидоры и огурцы, которые на семена бабка оставляла, оборвал, и все поломал. Хотел в окно залезть со стороны сада, мы обе за ухваты схватились, он не полез. Потом соседка приходила, спрашивала, был ли у нас дезертир. Сказала, что он у нее все забрал, что съестного было – соль, картошку. Тогда было страшно, и убежать некуда. Хорошо, я с сестрой была.
***
Бабушка водила меня на какой-то источник, там родник бил. Вода была чистая и холодная. Вокруг ельник, и кувшинки плавают. Сейчас там все заросло, нет родника.
Бабку с дедом в деревне звали Бурчки. Я убегала на пруд купаться. Мне говорят:
– Нинка, Бурчиха твоя идет!
Я скорее одеваюсь, и задами домой. А она по улице идет и прут хороший у нее в руках. Но она меня не била, грозилась только.
Я в деревне часто жила, сторожем работала. Шесть лет мне было, а справлялась. Поросенок был, я его кормила. Встану на скамейку, ведро подниму, а он его головой пихает. Я вылью, куда попадет, он орет на всю деревню. Бабка придет:
– Нинка, кормила скотину?
– Кормила, – говорю. А куда вылила, сама не знаю, попала в корыто или нет.
С молока сметану снимали, и я взбивала масло. Очень это не любила. Все заглядывала, когда же эти крупинки появятся. А потом сразу большой ком. А вкусное-то какое! Вот так пахтала я масло в шесть лет.
А еще бабка заставляла меня пить молоко, говорила, что оно полезное. Голову мне мыла чем-то на хлебе настоянным, чтобы волосы росли. Щелок делали для стирки, вместо утюга каток с вальком были. Бабка и мама чистюли были. Бабушка сшила мне платье, голубое в цветочек, с длинным рукавом, нарядное такое.
Во дворе была каменная кладовка, там муку держали и другие продукты. Одежду туда убирали, оставляли в доме только по сезону. Двери были железные, окна тоже изнутри железом закрывались. Однажды дед такой злой был – вскрыли кладовку, ключи, наверное, подобрали. У деда был сундук, его откроешь, а внутри он весь в царских картинках, все обклеено. У него там деньги были, их украли. Он на бабку, бабка меня одела и отправила домой. А мне по лесу пять километров пробежать надо, а время ночь. В три часа утра домой пришла. Это она меня так от деда спрятала. Он поколачивал ее. Потом уже выяснили, что сзади подкоп был сделан.
***
Мы с сестрой в деревню пешком ходили. Бабушка нам на тачку нагрузит всего, мы увезем. Бабушка сестру любила, она вежливая была до чертиков, ласковая.
Из Москвы приезжали родственники, привозили соль хорошую и конфеты. Бабушка хорошо стряпала, ели мы уже на закате, ужинали. Самовар поставит, на скорую руку крендельки какие-то на молоке сделает, селедку с картошкой сделает, а селедку тоже в молоке вымачивала. Это было очень вкусно. По конфетке нам с сестрой даст. Дед говорит:
– Возьмите еще!
Сестра:
– Не надо, спасибо!
Бабка очень суровая была, как посмотрит – и эту отдашь.
Хорошие были дед и бабка.
***
Отец воевал на Ленинградском направлении, был тяжело ранен, ему убрали часть селезенки. Его комиссовали, но оставили в армии мастером-клепальщиком, понтоны для переправ они делали. Вернулся в ноябре 1945.
Я помню хорошо, он был в сапогах, в шинели, у него был вещмешок тощенький. Мама чистила картошку, а я его первая в окно увидела. Он нам с войны привез горсточку семечек. Мама всем разделила, и мы сидели, считали по штучке, у кого больше. А еще он привез с войны тетрадку, заполненную его почерком с маленькими цветочками в уголке каждого листа. Что в ней было – не знаю, но хорошо ее помню.
В первый класс я пошла в 1945 году, с 4 класса ходила еще в спортшколу. Портфель у меня был, не холщевая сумка, и тетради были. Учительница жила за рекой, мы ее встречали и дрались, кому сумку с тетрадями нести.
Четыре класса я закончила там, в новостройках. А потом уже перешла в город, на другую сторону Оки. Когда разлив реки был, мама нам в городе снимала квартиру, мы там жили и учились. Переправа была – мосты понтонные, их разводили и убирали.
Пятый класс я в деревне училась, бабушка болела, и я у нее жила. У меня была форма, и меня в деревне прозвали «стандартка московская». У остальных формы не было.
Когда я в шестом училась, мама сняла квартиру у семьи, они все страшные-страшные были, их мартышками звали. У них много старинных книг было – больших, с картинками. Мы с сестрой их повыдирали. А потом эти книги взял мужик переиздать, да так и не вернул. Хозяин говорил:
– Откуда пришло, туда ушло.
Он это все с войны привез. Огромная картина у него была – орел несет ребенка. И всякие наряды, мы их примеряли. Длинные, красивые платья. Потом оказалось, что это ночнушки.
После войны папа мастером в речном училище работал, и там же, в училище, на третьем этаже мы жили.
***
Это я в первый класс пошла, около учительницы я, пятно у меня на лице, платье цветное. Антонина Федоровна, моя учительница. Я любимицей у нее была и Люська Серова. Это 45-й год, я пошла в школу в 8 лет. На фото с краю – Люся, с другой стороны от учительницы. Мы с ней сели на первую парту. Мама меня привела, я сказала, что хочу сидеть тут – и села третьей. Учительница ту девочку уговорила пересесть, а я осталась сидеть с Люськой.
Это спортшкола, 50-й год, мне 13 лет. Я в серединке: вышитая кофта, косички, бантик. Мне сестра их заплетала. Все в форме ходили. Разряд у меня был по легкой атлетике.
